Пишу вам из порта Владивосток - должно быть, вы и не слышали о существовании такого города – на некоторых картах он значится как Порт Мей. Боюсь, вам так же сложно поверить в существование России… Но нет же, вот он я, здесь, в комнате на втором этаже деревянного здания, на котором написано белой краской Gostinitsa Café Restoran (она принадлежит местному купцу Tupyshev). Сижу на скверном ложе, полном жестоких, кусающих путешественника за спину перьев каких-то русских птиц (petukh, gagara, solovei) и всем своим исколотым существом понимаю, что пути Провидения неисповедимы, и ежели оно пожелает отправить вас в Россию, то и отправит, хотите вы того или нет. Даже и без меховых панталон. Впрочем здесь, на берегу бухты Золотой Рог, тепло почти как в Константинополе, а когда я вижу из окна китайские фанзы на фоне совсем японских гор, я сам не верю, что я в России….
Итак, вы наверняка горите желанием узнать, как меня угораздило сюда попасть. Извольте! Не далее, как в четверг утром я сел в порту Нагасаки на пароход «Альберт», идущий в обход североамериканского континента в Лиссабон, и приготовился наслаждаться долгим морским плаванием. Однако у судьбы свои путевые листы, и, не успели мы толком выйти в море, на нас обрушился тайфун. Да, штормы и тайфуны в этой части света не редкость, однако такого свирепого ненастья не видел даже капитан «Альберта», водящий пароходы в Японском море уже без малого двадцать лет. Тайфун бросился на «Альберта», как бешеный пес, и принялся в ярости трепать и мотать его, выбивая дух и из пассажиров, и из команды. Спасая корабль (и нас, грешных), капитан принял решение изменить курс, и наш корабль, то подбрасываемый к самому небу, то ввергаемый в преисподнюю, полетел стрелой… незнамо куда… Я слышал, что наш капитан решил отштормоваться в любом порту, в котором получится, и искренне желал, чтобы порт попался поскорей. Сам я двое суток был в каком-то странном забытьи, в котором сны и видения мешались с явью полетов с гигантских водяных гор и страшных ударов днища корабля о воду – иногда в этом кромешном аду я встречался со своей койкой (это было довольно больно) и ощущал, что еще жив. В какой-то момент валы стали еще выше, еще гибельнее, казалось, что нам нет спасения… а потом все стихло. Мы вошли в русский порт Владивосток.
Оба малых винта нашего корабля сломаны и починка их займет не менее недели. Я коротаю время, гуляя по здешним весьма привлекательным с пейзажной точки зрения берегам, изучая жизнь этого удивительного, совсем юного морского города, где, как в многосоставной чайной смеси, причудливо смешались русские, японцы, китайцы, монголы, буряты, военные, моряки, ссыльные каторжники, чиновники, купцы, даже не слишком многочисленные прекрасные дамы… Русские живут буйно, с надрывом, как бы впрок. Все, что они делают, они делают слишком, все, чего они не делают, они слишком не делают. На днях местные офицеры охотились в сопках – так вот, войдя в азарт, они настреляли столько дичи, что едва въехав в город, тут же отдали львиную часть китайцам, оставив себе лишь десятую долю тех тварей, которых только что с таким удовольствием убили. После чего они устроили пир, где много пили, играли в карты, затем скакали на лошадях и стреляли в воздух, с утра же, едва придя в себя, отправились в церковь, где очень истово молились. В этом все русские. Вы рассмеетесь – как будто бы сэр Генри знаток русских! – однако подождите смеяться. О нравах своих соотечественников мне много рассказывает мой новый друг Shaposhnikov, с которым мы познакомились на борту бедного «Альберта». Он, представьте себе, купец, имеющий чайную торговлю, и вот, прознав о моих чайных похождениях, он сманивает меня ехать с ним пароходом в Санкт-Петербург, и на правах основного арбитра чайных изяществ помогать ему открывать в России новые чайные рынки… Нет же, дорогие друзья, я, разумеется, откажусь, однако мой друг Egor рисует такие радужные перспективы, что иногда я увлекаюсь и позволяю себе немного помечтать.
В России пьют, в основном, китайские чаи, которые везут возами через Монголию и Бурятию из Янлоудуна и Ханькоу (говаривают, что на тех же возах вместе с чаем едет и опиум). Возы идут долго, месяцами, и все это время погонщиков и проводников надо кормить, оплачивать им поденные, товар надо охранять – в результате унция чая в Москве в десять раз дороже чем в Лондоне! А вот если бы, как мечтает мой приятель-купец, наладить прямые поставки пароходом… Против всякого ожидания русские знают толк в чае и всей душой любят чай – шкатулки с чаем любая русская хозяйка хранит под ключом в своем бюро вместе с драгоценностями, бумагами и деньгами. Богатые русские пьют и черные, и зеленые чаи, и изысканные цветочные чаи. Самый же дорогой, редкий желтый императорский чай китайцы продают только русским, и только в обмен на меха. Купцы и мещанство пьют черный чай подешевле, простой же народ довольствуется пресованным «кирпичным» из старых листьев, стебельков и прочей шелухи, и сладкими фруктовыми отварами, которые по сути есть не что иное, как инфузия из сушеных толченых фруктов. Самым бедным достается «копорский чай» - высушенные цветы и листья растения ivan-chai, в изобилии растущего на севере. Под Петербургом целые деревни заняты производством этого северного чая. Вреда здоровью он не доставляет, а по цвету и густоте настоя и впрямь напоминает чай – особенно если листья при заготовке перемять с землею. Спитой чай по трактирам и чайным домам не выбрасывают – его собирают, затем высушивают, смешивают со свежим чаем и продают по второму, а то и более, разу. Русские, повторяю, все делают слишком – в том числе и пьют чай. По их мнению, пить чай – значит выпить за один присест целый samovar (великолепное устройство, я уже купил два), а потом, чуть ли не теряя сознание от перегрева, потеть, как в русской парной. Посмотреть Россию было бы заманчиво. Но я, конечно, удержусь от соблазна. Хотя Egor обещает добыть мне меховые штаны. Он учит меня русским словам – они необыкновенно трудны в произношении, все эти chai, chaievnichat, schastie…
Ваш сломавший себе язык Генри Уилбридж в надежде на (все-таки!) скорую встречу.
